– Список Ваших любимых книг очень разнообразен – от Пушкина, Гоголя, Толстого и Чехова до Дюма, Лема… Начнем с другого. Каждого из героев проекта «Книги моей жизни» мы спрашиваем о любимых книгах детства. Очень важно, какая история, какие герои нравились человеку, когда он был маленьким. Кроме того, психологи говорят, что в зависимости от сказки, особенно впечатлившей в раннем возрасте, мы подсознательно выбираем стратегию поведения. Она становится моделью, по которой мы во взрослом состоянии выстраиваем свою жизнь. Согласны?
– Честно говоря, вы сказали эту фразу, и я испугался….
– Почему?!
– Я стал лихорадочно вспоминать… Честно признаюсь, доподлинно не вспомню, какая именно сказка была главной в детстве. Хотя, когда произношу это, тотчас в памяти всплывает картинка: дедушка ставил мне пластинку. И это «Конек-Горбунок» Ершова.
– Почему пластинку, дедушка Вам вслух не читал?
– Читал, я любил очень слушать, как дедушка читает. Но вот ярко помню именно эту пластинку, это погружение в волшебные приключения, в этот выдуманный мир.
– В детстве сказочный мир кажется реальным, в нем возможны любые чудеса. Или Вы уже тогда понимали разницу между тем, что в сказке, и тем, что на самом деле?
– Уже понимал, что это сказка. Оттого впечатление и удовольствие были только сильнее. Все эти невыполнимые задания, путешествия «пойди туда, не знаю, куда; найди то, не знаю, что...» – это всегда было интересно. И особенно, как герой выкручивается из самых сложных ситуаций. У Ершова – как ему помогает симпатичный Конек-Горбунок – это было такое хорошее детское приключение. Потом, кстати говоря, был не менее впечатляющий «Старик Хоттабыч», такая уже более литературная, «пионерская» история. Я даже чувствовал себя Волькой Костыльковым, который встретился с джинном Гассаном Абдуррахманом ибн Хоттабом, и немного ему завидовал – повезло же человеку!
– Значит, любимая история героя «Конька-Горбунка»? Как тут не вспомнить психологов, отличный пример для будущего актера!
– Спорно, пожалуй. Ведь даже средний брат уже «был и так, и сяк...», ну а младший и «вовсе был дурак».
– Тем более! Согласна, как сейчас говорят, «стартовые условия» у Иванушки были сомнительные, если даже в родной семье его считали дурачком, зато именно он и Жар-Птицу раздобыл, и женился на царевне... Это сказка про человека, который достиг невозможного, вопреки всему и несмотря ни на что. И красавцем стал. Здорово же!
– Да, это так, но и не совсем так. Он сам как-то особенно не напрягался, правда же? Он все кручинился, жаловался Горбунку на трудности, и волшебный Конек его учил, помогал, это скорее его заслуга.
– Так сказка и называется «Конек-Горбунок», а не «Иванушка-дурачок»!
– Вот кто герой-то на самом деле! Но, продолжаю я размышлять, это стремление, желание, упорство, и даже, наверное, сомнения и страдания Ивана-дурака, возможно, близки к актерству. Сейчас, по ходу разговора, размышляю – наверное, и это как-то повлияло на будущую жизнь.
– Ребенок понимает, что-то надо и самому сделать, только чужими усилиями не получится, Ивану тоже пришлось рискнуть: в кипятке искупаться, в ледяную воду нырнуть, чтобы преобразиться. А потом наступает подростковый возраст, закладываются какие-то основы отношения к людям, к жизни. Вот что было в это время самым любимым?
– Уже в отрочестве я очень любил приключения самых разных видов: пираты какие-нибудь, великолепный «Остров сокровищ», конечно, «Три мушкетера»… Мы в детстве лихо на палках, как на шпагах, бились, настоящие дуэли устраивали.
– Кем из мушкетеров вы себя чувствовали, наверняка же д’Артаньяном?
– Я видел себя героем – отважным, сильным, ловким, сражающимся за справедливость. Так что – да, конечно, д’Артаньяном.
– Многие наши герои, правда, исключительно мужчины, тоже называют «Три мушкетера» одной из самых важных книг жизни. Правда, некоторые настаивают, что, если уж выбирать персонажа, то предпочли бы благородного Атоса.
– В этом смысле я как-то… более реалистичен. И, потом, д’Артаньян – главный герой, и любимец женщин, и вообще всем хорош! Помните, Пьер Ришар говорил: «Когда я решил стать артистом, я воображал себя жгучим красавцем». Так и у меня нечто подобное было. Прекрасно помню, как мы с приятелями во дворе мастерили шпаги из палок, надевали на них такие пластмассовые или железные крышки от банок для большего сходства с оригиналом, какие-то еще аксессуары изготавливали из подручных материалов, чтобы лучше войти в образ. Так что героического мне всегда хотелось, это совершенно точно. И до сих пор это осталось романтической мечтой, пока нереализованной. Честно говоря, впервые признаюсь, мне хотелось сниматься в костюмных, исторических фильмах, чтобы вскочить на коня и верхом догонять врага, фехтовать. Как-то все это мимо меня прошло пока. Видимо, не подхожу внешне, хотя, как вы понимаете, ощущаю себя как Ришар – жгучим красавцем. Так что мушкетерская тема оказалась в моей жизни очень важной. И была еще одна тоже серьезная, значимая тема – Шерлок Холмс, разгадки, дедукция. Мы придумывали свои шифры, потом их разгадывали – такая у нас была игра, потайные записки, рисунки, знаки… Детективы тоже захватывали воображение.
– Теперь, с течением времени, осталось чувство, что какие-то книги в детстве не дочитали?
– Пожалуй, нет. Мое детство, отрочество и юность прошли на излете Советского Союза, но еще советское было время, поэтому все, что полагалось, мы читали, к счастью.
– Что было модно читать в студенческие времена, был свой «джентльменский набор» обязательных книг?
– Когда я поступил в театральный институт, а это был 1989 год, уже появилась возможность читать все, открылись все дороги к книгам, начали открыто печатать Солженицына, Галича, Шаламова, Булгакова, Пастернака, Довлатова, всех. Поэтому запретная еще недавно литература читалось запоем. Эзотерика, саморазвитие, Ошо, Кастанеда, которые появились тогда и стали доступны – тоже. Мы проглатывали такую литературу с невероятным азартом и энергией.
– Книги, как и люди, приходят, уходят, а что-то остается. Что осталось с того времени и до сих пор интересно?
– К счастью, нас, наше поколение, правильно учили, поэтому мы не скользили по поверхности, читали внимательно, так что осталась хорошая литература, классика, постоянно возникают ассоциации, какие-то образы, цитаты... И, потом, учтите, актерская память – механизм специфический, периодически что-то всплывает. Многое я знаю наизусть, особенно поэзию. Вот еще одно важное для меня имя (я по ходу нашего разговора вспоминаю, возвращаюсь), обязательно надо назвать – Станислав Лем. Гораздо позже он ко мне пришел, был довольно долгий период, когда я очень им увлекался, читал постоянно, перечитывал. Помните: «Они не могли взять в толк, почему это людям огорчительно думать, что когда-нибудь их не будет, однако их вовсе не огорчает, что прежде их никогда не было».
– «Звездные дневники Ийона Тихого»?
– Они самые. Или вот: «В нравственном отношении безупречны лишь зеленые растения: они живут на собственный счет, заведенный в солнечном банке». У Лема удивительное сочетание увлекательной фантастики, юмора, иронии, сарказма и глубокой философии. Он тонкий мыслитель, оригинальный. Мне он до сих пор очень нравится, и очень многие его произведения люблю. У него еще есть такая фраза, которую я часто, перефразируя, употребляю, она имеет отношение к современному искусству: «Вы что думаете, пещерный человек был разумный? Да нет, он был полный идиот. Он писал на скалах, что хотел. Это мы теперь, умные, цивилизованные люди, сидим и разгадываем, что он имел в виду». Это сейчас к театру в буквальном смысле относится: пришел в театр, сидишь в зрительном зале, смотришь на сцену и думаешь, что же, интересно, хотел сказать автор? Разум и воспитание обязывает: сиди – смотри – думай. У него буквально россыпи таких мыслей, с жестким, даже циничным юмором, и это мне тоже нравится.
– Тоже не удержусь, процитирую, хотя в разговоре о «Книгах жизни» это прозвучит неоднозначно: «Никто ничего не читает; если читает, ничего не понимает; если понимает, немедленно забывает». Будем надеяться, что это не наш случай.
– Как раз тот жесткий юмор, о котором я говорил, да.
– Вы первый из героев нашего проекта, кто назвал Лема. В театре его сыграть или поставить не было искушения?
– Наше Театральное товарищество, с моей подачи, поставило спектакль «Путешествие», где мы играли с моим братом Ильёй Носковым. Я был сорежиссером. Мы как раз и выбрали ту историю, когда герой Ийон Тихий попадает в петлю времени.
– Там, где он встречается с двойниками! И Вы с братом Ильёй…
– Угадали. Мы были двойниками друг друга. Необычная, любопытная, зрелищная для зрителя интрига. Могу предположить, что публике, кроме всего прочего, всегда интересно видеть на одной сцене, в одном спектакле двух братьев, и сравнивать. А в принципе сюжет не сильно замороченный, часто появляющийся в литературе: ты встречаешься со своим вторым Я, со своим отражением. Дальше ты проходишь все естественные для подобного процесса этапы: поначалу пугаешься, потом начинаешь верить, потом не веришь, сомневаешься, доверяешь, снова отторгаешь, начинаешь со своим вторым Я сражаться, соперничать, спорить, выяснять, кто главный, кто первопричина. Тут много и юмора, и философии.
– Получается, Лем – ваш писатель?
– Пожалуй, да. Можно сказать, что он один из любимых.
– Кого бы Вам еще захотелось поставить на сцене? Или сыграть?
– В контексте «поставить – не поставить» в театре…? Я, например, как бы так помягче сказать, не очень понимаю пьесы Антон Палыча Чехова.
– Андрей, Вы смелый человек, произнести такое вслух – почти крамола, особенно для театрального человека!
– Просто я считаю их очень субъективными. Четко привязанными к тому времени и исторической ситуации, в который были написаны. Это страдания, искания интеллигенции, которой, по-моему, сейчас не существует уже. Сейчас если и есть интеллигенция, она совсем другая. Но зато я обожаю рассказы Антона Павловича. Я иногда читаю их на концертах.
– Какого именно Чехова читаете, у него же такие разные рассказы – от юмористических до трагических?
– Скорее, юмористического, у него и в этих коротких зачастую миниатюрах столько психологии, точных наблюдений. Есть прекрасный рассказ «Комик» и многие другие. Главное, что там ценно – море наблюдений, характеров. Есть некоторые устаревшие персонажи, типа полицмейстера, но большинство – 90 процентов, существуют и сегодня – истинно русские люди, русские типажи. И это гомерически смешно, интересно, познавательно. Сейчас же много говорят, как понять национальный характер, мне кажется, весь спектр этих характеров, именно русских характеров, у Чехова раскрыт от и до. От политиков, чиновников, интеллигенции, обывателей и до простых крестьян, которые и сейчас живут в российской глубинке...
– Достаточно вспомнить «Злоумышленника»...
– Который гайку откручивал для грузила, и говорил, что от этого никто не пострадает, от одной-то гаечки! Очень русское. Мы же все помним людей, которые ради металла провода воровали, оставляя без света целые деревни. Тоже – «злоумышленники». Сейчас поменьше, а в 1990-х срезали все и везде. Мы снимались недавно в деревне под Калугой, около одного хозяйского сарая. Я заглянул – возникло ощущение, что сараюшка эта принадлежит как раз такому «злоумышленнику» – чего там только не было: висели рельсы, лежали кучей и шпалы, груда каких-то пробок, свинченных со столбов, провода – такой музей, кладезь свинченного, где-бы-то-ни-было чего-бы-то-ни-было.
– А женские характеры Вам как? Говорят, Чехов, притом, что сам был влюбчив, относился к женщинам снисходительно, не доверял.
– Нет, ну что вы. Есть прекрасный рассказ «Дневник одной девицы», когда девушка смотрит в окно, под окном ходит молодой брюнет. Боже мой, как она фантазирует! Уже целую историю напридумывала, как она влюбится, как он ее полюбит и что у них начнется роман, а там уж и свадьба… Потом оказывается, что ее братец казенные деньги свистнул-прикарманил, и это дежурит в них под окнами молодой полицейский. И целая жизнь у девушки рушится. И так жалко это девицу, ее несбывшиеся надежды.
– А «Душечка»?
– «Душечка» – это прекрасно!
– Женщины относятся к героине скептически, потому что она меняется, мимикрирует под нового спутника жизни, зато большинству мужчин такой характер нравится – идеальная жена, не имеющая своих интересов.
– Это тоже, мне кажется, стереотип. В Советском Союзе, в советской школе рассказ «Душечка» интерпретировался как нечто сатирическое.
– С осуждением.
– Вот именно, с осуждением. А мне кажется, это очень русское – истинно русский женский характер.
– Женщина, живущая интересами своего мужчины?
– Да! И этого, кстати, очень сильно не хватает сейчас. В наши времена женщины эмансипированные, независимые, самостоятельные…
– Что делать, жизнь такая, приходится.
– Нет, я только за, но… Я, кстати, давно не встречал пары, в которой женщина относилась бы к мужу с такими с абсолютными отдачей, доверием, поклонением, как у Оленьки. Поклонением, сразу оговорюсь, в хорошем смысле, а не в восточном смысле, где женщина в парандже поклоняется мужчине, становится рабыней. Я про душу, душевную связь, душевное доверие, когда женщина – помощница во всех мужских начинаниях. Такими были лучшие героини Толстого, Тургенева, Чехова.
– Тогда возвращаемся к русской классике: Толстой или Достоевский? Есть такой тест: либо любят одного, либо другого, и этот выбор много говорит о человеке.
– У меня нет такого разделения. Мне нравится то, как долго и красиво описывает людей и природу Лев Николаевич Толстой, мне нравятся страсть и темперамент Фёдора Михайловича Достоевского. У них абсолютно разная манера повествования, стилистика, разный мир. И я бы еще добавил, по секрету, тоже крамола, как и отношение к драматургии Чехова: от чего-то я засыпаю в Толстом, от чего-то в Достоевском.
– От чего просыпаетесь?
– Как всегда, есть две стороны, что-то в каждом из них меня держит в напряжении.
– Читая роман «Бесы», точно ведь не засыпаете?
– Про «Бесов» и хотел сказать. Многие цитаты в памяти сидят, как занозы. «...Вы представить не можете, какая грусть и злость охватывает всю вашу душу, когда великую идею, вами давно уже и свято чтимую, подхватят неумелые и вытащат к таким же дуракам, как и сами, на улицу, и вы вдруг встречаете ее уже на толкучем, неузнаваемую, в грязи, поставленную нелепо, углом, без пропорции, без гармонии, игрушкой у глупых ребят!» Или, эти слова, если не ошибаюсь Верховенского: «Слушайте, мы сначала пустим смуту. Я уже вам говорил: мы проникнем в самый народ. Знаете ли, что мы уж и теперь ужасно сильны?..» А вот еще, самое страшное: «Вас заботит, кто я такой? Я вам скажу сейчас, кто я такой, к тому и веду. Но надо, чтоб и народ уверовал, что мы знаем, чего хотим, а что те только “машут дубиной и бьют по своим”. Эх, кабы время! Одна беда – времени нет. Мы провозгласим разрушение... почему, почему, опять-таки, эта идейка так обаятельна! Но надо, надо косточки поразмять. Мы пустим пожары... Мы пустим легенды... Тут каждая шелудивая “кучка” пригодится. Я вам в этих же самых кучках таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут, да еще за честь благодарны останутся. Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал... Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам...» Когда ты понимаешь, осознаешь, что это написано в конце XIX века, волосы дыбом встают! И многое из того, что происходит сейчас по всему миру, и у нас в России, в частности волны этой агрессии, явно срежессированы. Это ужасно. Вот тут просыпаешься. От пронзительности чувств в «Анне Карениной», от такой страстной, пронзительной, любовной истории… Очень хотел бы поставить ее в театре.
– Как Вам, кстати, новый сериал Карена Шахназарова?
– Я не смотрел его, вернее, посмотрел совсем чуть-чуть... И все для себя понял. Попытаюсь кратко объяснить свое отношение. Я всегда говорю: зачем выдумывать? Я не понимаю! Другой пример приведу – берутся ставить «Ромео и Джульетту», понятная же и совсем простая история: молодая девчонка, молодой парень, они увиделись – и взрыв, страсть! И есть их семьи, которые не любят друг друга, мягко говоря. Что надо сделать? Просто честно сыграть. Найти того человека, тех актеров, которые это талантливо сыграют, и найти интересный режиссерский ход, придумать, как это поставить на сцене. Все остальное у Шекспира уже есть! Есть все, что необходимо для хорошего спектакля. Либо не браться за этот материал. Зачем что-то накручивать, выдумывать? Это ни плохо, ни хорошо. Я просто не понимаю – зачем? Зачем брать «Ромео и Джульетту» и делать историю про то, как два пресыщенных человека цинично использовали друг друга. Пьеса Шекспира про другое. Это про такую любовь, которая бывает один раз на миллион, и это прекрасно. Зачем это подменять собственными фантазиями? Я не ругаю, но не понимаю.
– Какая экранизация «Анны Карениной» последнего времени показалась Вам достойной?
– Мне очень нравится американский фильм с Кирой Найтли. Там Кира Найтли не совсем на своем месте, но сама киноверсия – отличная. Мне кажется, там очень красиво найден и жанр – такой лубок.
– Для них это не свое, не родное, для них это экзотика?
– Что значит, не свое? Это просто жанр такой – лубок, очень русский жанр, кстати, только мы им почему-то не пользуемся. А американцы пользуются, и получается у них красиво, талантливо, сексуально. Мы постоянно какой-то велосипед изобретаем. У нас все есть, все инструменты и жанры, а мы этими возможностями не пользуемся. По-моему, у Станислава Лема есть замечательная мысль: «Мы пользуемся тем, чем надлежит наслаждаться, а наслаждаемся тем, чем надлежит пользоваться». Как жаль, что мы часто подменяем одно другим.
– Если бы Вы ставили «Анну Каренину», что для Вас стало бы главным?
– Открытость чувств, пронзительность. Это тоже очень по-русски, когда есть порыв, и я с этим порывом ничего не могу сделать, потом страдаю, ломаю кучу дров, опять страдаю, заставляю страдать других и оттого сам страдаю еще больше. Потому и считаю, что такие книги надо ставить точно, строго по тексту, однозначно. Не про себя и свои комплексы, а про то, что написано в книге.
– Из Ваших театральных ролей, связанных с литературой, что было самое интересное, самое острое? Может быть, была какая-то роль или постановка пьесы, которая открыла бы для Вас книгу с другой стороны?
– Об этом чуть позже, ладно? Вопрос ваш о книгах моей жизни навел меня вот на какую мысль. Я очень люблю энциклопедии. Они на самом деле мои любимые книги.
– Вы как Горький, он тоже любил читать энциклопедии.
– Значит, у меня хорошая компания.
– Вы вспомнили об энциклопедиях в связи с театром?
– Тут прямая связь. Большая любовь к энциклопедиям у меня родилась в тот момент, когда мы репетировали спектакль «Федра» по Расину в Большом драматическом театре. Я играл Ипполита, у нас был очень тяжелый старый перевод, еще допушкинский, и мне приходилось много залезать во всякие словари, в первую очередь в «Словарь живого великорусского языка» Владимира Даля, без которого разобраться в тексте было почти невозможно.
– Такой сложный перевод выбрали специально?
– Да, это был посыл режиссера, он хотел поставить спектакль именно в этой стилистике. Мы все погрузились в Древнюю Грецию с помощью книг, конечно. С того момента я собираю энциклопедии.
– Все!?
– Конечно, математические или физико-химические я не покупаю. Хотя у меня есть, например, «Химия в быту», химические опыты, в которые можно с детьми поиграть: одно переливаешь в другое, что-то шипит, все радуются. Это тоже любопытно. Когда ставили «Федру», я всерьез увлекся античностью, и это позволило мне расширить свои интересы, уйти в историю литературы, и в историю Древней Греции. А раз Древняя Греция – значит, мифологии и даже астрологии. Греки же верили в предначертанность, в судьбу, связывали все это с движением светил. В «Федре» можно найти такие мотивы, в них тоже хотелось разобраться. Поэтому, получается, трагедия Расина подтолкнула меня к энциклопедиям и словарям.
– Самый любимый словарь?
– Даль, конечно же. Русский язык такой богатый, что регулярно возникает потребность туда заглянуть, к Далю. Иногда просто листаю и читаю с удовольствием.
– Вы так страстно говорили о Шекспире – есть планы играть или ставить?
– Я ставил Шекспира – и «Ромео и Джульетту» и «Гамлета». Это было не в России, это было в Швейцарии, такие экспериментальные постановки в контексте мастер-классов. Очень интересно, очень! Что касается «Гамлета», то у меня во время работы над этой вечной и вроде бы до последнего слова известной пьесой произошло удивительное открытие. Как и все мы, я видел, наверное, не меньше десятка разных постановок, и фильм наш советский прекрасный Козинцева с гениальным Смоктуновским. Признаюсь, несмотря на шлейф восторгов, признание, игру великих актеров, не очень меня эта пьеса впечатляла. Такой вот парадокс.
– Почему?
– Не очень я понимал этих страданий. Не понимал, почему принц Датский так мучается. Когда я сам начал вгрызаться в материал, ставить его, работать с актерами, обнаружил какие-то вещи, которые в других постановках не замечал. Я нашел их именно в тексте пьесы. Опять другие режиссеры что-то убрали, переставили, сократили, придумали. Читаю своими глазами и – опа, почему я это у Смоктуновского не видел и у Козинцева? Ух!
– Например?
– Смотрите, «Гамлет» по существу – самая простая история. Он начинает всю «волну» катить, говоря, современным языком, совсем не сразу. Сначала он приезжает домой: папа умер, он как сын переживает. Да, вот мама, вдова, которая выходит замуж. Вся история начинается с того, что является призрак отца и сообщает, что его убили и кто его убил. Только тут начинается взрыв, тут, собственно, начинается трагедия. Это и стало для меня откровением, перевернуло представление о пьесе. Только после появления призрака у принца появляется повод мстить. И Гамлет идет убивать. Потом говорит себе: «Стоп! Что я делаю? Мне какой-то призрак, какая-то тень что-то сказала… Может, мне показалось?» И дальше начинаются терзания и сомнения, которые приводят к трагическому финалу. Обычно в фильмах он сразу бедную Офелию унижает и обижает. В пьесе все иначе! Гамлет прибегает к любимой женщине, когда у него уже мозг кипит, прибегает к близкому человеку, которому он хочет доверить свою страшную мучительную тайну. А когда понимает, что не может эту тайну ей доверить, начинается новый виток трагедии, кавардак в мыслях и поступках. Это же парадоксальное, ужасное ощущение, когда мы не можем любимому человеку открыть нечто важное, что тебя терзает. Вывод для меня такой – вчитывание в литературу, в слова, в то, что написано автором, открывает истинный замысел, истинный смысл. Особенно это важно с переводными текстами, необходимо посмотреть разные переводы, сравнить, разобраться.
– Получается, интерес к литературе у Вас постоянно отталкивается от профессии.
– Профессия побуждает не просто читать, а вчитываться и делать неожиданные открытия. Благодаря вчитыванию у меня появляется масса творческих идей. Если они увлекают меня, значит, могут увлечь и зрителя. Но тут меня могут назвать консерватором, ведь я не большой поклонник современной драматургии и довольно скептически отношусь к тому, что называют сейчас новым прочтением классики, настолько новым, что от классики не остается ничего. Текста не остается, а главное – мыслей не остается.
– Кого из классических героев очень хочется сыграть?
– Может быть, из суеверий я бы не стал говорить, хотя чего уж, у нас разговор серьезный и откровенный. Мне всегда очень нравился гоголевский «Ревизор», но я понимаю, что я уже по возрасту не подхожу…
– Почему же, у нас Хлестаковы бывают разные.
– Автор все-таки создал конкретный архитип – легкомысленного молодого человека.
– Разве психологическая точность не важнее возраста?
– Конечно, наверное, можно это сыграть и в зрелости. Однако автор задает конкретные параметры персонажа – фитюлька, дурак молодой, который попал в определенные обстоятельства. Я уже сказал себе, что вряд ли я это когда-нибудь сыграю, но совсем недавно посмотрел премьеру в театре Et cetеra в Москве, где Хлестакова играет Александр Александрович Калягин!!! Спектакль называется «Ревизор. Версия», и мне эта версия понравилась. Я подумал: «Оооо!.. Очень убедительно!» Там, конечно, тоже сильно купированный Гоголь, но получилось очень круто. И я понимаю, что да, такая версия тоже может быть. И поэтому, возможно, я тоже как-нибудь сыграю. История же вневременная, вечная. Автор нам открывает карты сразу, сам процесс интересен: как герой будет врать, как все остальные станут поддаваться. Что называется: играй – не хочу, тут все от таланта зависит.
– Чувствую, любите Гоголя.
– Очень. Кстати, Гоголь – на редкость современный автор. Обратите внимание – на него сейчас снова большая мода, особенно на его мистические сюжеты.
– «Вий» будет покруче любых вампиров.
– Еще бы! Редкое сочетание разных мотивов – и русское, и скандинавское, все вместе интереснейший пласт фэнтези, которого больше нет нигде и ни у кого. Поэтому я считаю, что Гоголь в ближайшие годы может стать популярным во всем мире.
– Теперь волшебное имя – Пушкин.
– Александр Сергеевич действительно «наше все». Я не устаю восхищаться его слогом. И люблю его читать со сцены на концертах.
– Что читаете – лирику, «Онегина»?
– «Онегина» – пока нет, хотя сейчас в эту сторону очень меня тянет, поэтому – возможно. Лирику читаю, но у него разная лирика, такая полетная.
А мысли далеко... Я книгу закрываю;
Беру перо, сижу; насильно вырываю
У музы дремлющей несвязные слова.
Ко звуку звук нейдет... Теряю все права
Над рифмой, над моей прислужницею странной:
Стих вяло тянется, холодный и туманный.
Усталый, с лирою я прекращаю спор,
Иду в гостиную; там слышу разговор
О близких выборах, о сахарном заводе;
Хозяйка хмурится в подобие погоде,
Стальными спицами проворно шевеля,
Иль про червонного гадает короля.
– Браво! Современных писателей читаете?
– Всех по чуть-чуть. Они обычно приходят ко мне от коллег, от друзей: «Ты читал? Почитай, интересно». Я доверяю друзьям и читаю. Это может быть кто-то из модных авторов, которые у всех на слуху, или что-то легкое – в отпуск на море обычно беру с собой французский роман. Это может быть и интеллектуальная проза, тяжеловатая, которая требует усилий, зато надолго в тебя вгрызается. Очень важно войти в язык автора, особенно переводного, понять и подружиться. Я для себя это называю «почувствовать его вкус». С кем-то это происходит быстро, буквально с первой фразы. Так было с романом «Цветы для Элджернона» Дэниела Киза, например. А с кем-то так не происходит, чтение идет трудно, я повторяю попытки, но дружбы не получается. Сейчас вы, наверняка, спросите, о какой книге я говорю?
– Конечно, спрошу!
– Есть знаменитый роман, за который я много раз брался – не идёт. Это «Улисс», с ним никак не могу подружиться.
– А хочется?
– Честно? Нет. В прошлом году в Петербурге меня попросили прочитать фрагменты из него на аудиторию, я прочитал. Но все равно – не мое, так мы с «Улиссом» и не подружились до сих пор, я даже фамилию писателя запомнить не могу.
– Джеймс Джойс. «Улисса» считают одним из самых влиятельных произведений ХХ века.
– Ну, хорошо, пусть будет так. Я бы сейчас сказал о другом. Чтение важно как процесс. Объясню, почему. Мне кажется, в том компьютерно-виртуальном мире, где мы сейчас живем, и наши дети живут, все быстро надоедает, даже гаджеты, компьютерные игры, 3D-эффекты стали надоедать. Хорошая литература не надоедает! Молодежь меня спрашивает: как играть классику? Говорю, по знакам препинания и по манере. Читайте внимательно и вы почувствуете определенную манеру: у Достоевского так строится предложение, у Тургенева иначе, и это очень важно. Вчитываясь, ты погружаешься в удивительный мир. Поэтому читать нужно, искать книги нужно – тогда ты найдешь свои книги. Я в детстве хотел быть библиотекарем, потому что у нас в школе была чудесная дама-библиотекарь, она понимала, что предложить каждому из нас. Она мне говорила: «Андрюшенька, мне кажется, вам нужна вот эта книга» – и я погружался в новый мир.
– У Вас сегодня вечером премьера, связанная с очень хорошей литературой...
– Есть такое дело. «Мнимый больной» Мольера, сейчас побегу нервничать. Любопытная драматургия.
– Современная, как Вы считаете?
– Еще какая современная! Вот первая фраза, которую говорит мой герой: «Доктор, полечите меня, дайте мне таблеточку!» Мне кажется, актуальная фраза. Сама тема смешная, трогательная и грустная, пойду ее сегодня транслировать зрителям.
Беседовала Клариса Пульсон
Книги жизни Андрея Носкова
Пётр Ершов «Конек-Горбунок»
Александр Дюма «Д’Артаньян и три мушкетера»
Артур Конан Дойл «Шерлок Холмс»
Станислав Лем «Звездные дневники Ийона Тихого»
Рассказы А.П. Чехова
Лев Толстой
Фёдор Достоевский
Словари, энциклопедии
Словарь Владимира Даля
Уильям Шекспир «Гамлет»
Николай Гоголь «Ревизор»
Александр Пушкин. Лирика
Дэниел Киз «Цветы для Элджернона»
Источник: Журнал «ЧИТАЕМ ВМЕСТЕ. Навигатор в мире книг», № 7, 2017
http://chitaem-vmeste.ru/interviews/andrej-noskov-gamlet-prostaya-istoriya
