Зюльфю Ливанели: «Существование такого брата в моей жизни невозможно»

– Нравится ли Вам столица России, и что уже успели посмотреть?

– Я не первый раз в России и очень люблю Москву. Мне нравится, что она меняется год от года, вслед за стремительно меняющимся миром вокруг нас. И я счастлив, что меня окружают здесь такие талантливые люди – издатели, переводчики и читатели моих книг. Я очень рад, что мой роман наконец-то вышел на русском языке, потому что Россия много значит для меня.

– Ваша книга называется «История моего брата». Действительно ли Вы рассказываете о своем брате? Насколько он реален?

– Эта история не имеет под собой реальной подоплеки, такого брата у меня нет. Действие романа происходит под Стамбулом в маленькой деревеньке, но все события я выдумал.

– То есть Вы придумали себе брата? Зачем?

– Когда пишешь роман, часто придумываешь что-то нереальное, так и в этом случае – в моей жизни существование такого брата абсолютно невозможно. В моем романе, кстати, очень много действующих лиц, если их всех пересчитать – получится достаточно внушительная цифра.

– А у других Ваших персонажей были прототипы? Или Вы использовали какие-то черты своего характера?

– Реальных прототипов нет. Но однажды я лечился у одного немецкого врача и в результате его терапии увидел во сне синих зайцев. Так эти персонажи и появились в моей книге.

– И все же Ваш роман написан от лица весьма необычного персонажа, человека достаточно отстраненного от мира, причем Вы говорите, что у него не было прототипа. Почему в главные герои Вы выбрали именно его?

– Писатели на такой вопрос обычно отвечают так: «Мы не выбираем героев, они выбирают нас». Часто действие литературного произведения бывает привязано к определенному времени и месту. Но бывают другие, события которых происходят в некой абстрактной реальности. Мой роман именно такой, в нем все происходит в Турции, но могло бы произойти в любом месте и в любое время. Должен сказать, что не все мои романы такие, есть тексты, действие которых невозможно нигде, кроме моей страны.

– Как бы Вы определили жанр своего романа?

– Я вообще против деления литературы на жанры. Если это делать, то написание произведения того или иного жанра можно будет сравнить с производственным процессом, поставленным на поток. Я все же считаю, что сама литература – это уже и есть жанр. Например, вспомним романы Достоевского «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы». Как определить их жанр? Куда отнести? Детектив? Драма? Скорее всего, не то и не то, потому что настоящая литература значительно шире жанровых рамок. В моей книге несколько слоев повествования: начинается она как детектив, продолжается как психологическая драма, поэтому привязать ее к какому-то конкретному формату невозможно.

Роман начинается с описания отношений мужчины и женщины, но проблема в том, что они говорят на разных языках и между ними всегда стоит переводчик. В романе есть еще одна занимательная история – история Спящей красавицы, только наоборот. Мужчина, который давно позабыл о своих чувствах и эмоциях, вдруг с наслаждением «просыпается» после общения с юной девушкой, которая его фактически будит. Я использую прием, типичный для восточной литературы, когда одна история как бы рождает другую. Это тоже украшает роман.

– Когда Вы писали свой роман, думали ли Вы о том, что он может быть переведен на другие языки? Старались ли его сделать понятным для людей из других стран, для читателей с другим менталитетом?

– Многие писатели, изначально работая над книгой, стараются писать ее так, чтобы потом этот текст легко было переводить. Это известный факт, описанный во множестве литературоведческих статей. Но я не такой, я пишу просто потому, что мне это нравится. Можно сказать, пишу для себя. Чехова как-то спросили, почему он придумывает своих героев именно такими, какими они получились, а не иначе. Он ответил, что не придумывает героев, они появляются в его историях сами. У меня точно так же.

– Люди, которые интересуются фантастикой, не раз говорили о том, что хорошо было бы иметь дома машину времени, про которую часто писали в книгах. Вы придумали другую машину – машину для объятий. Она описана в Вашем романе. Как Вы думаете, стоило бы запустить такое изобретение в серийное производство?

– Этот прибор существует в реальности. Он используется в медицине для лечения заболеваний, связанных с расстройством личности. Аутизма, например. Так что тут я не фантазировал.

– Есть ли для Вас запретные темы, такие, которые Вы не хотели бы поднимать в своих книгах?

– Есть известное выражение «Все человеческое мне не чуждо». Поскольку я писатель, то мне не чужда ни одна тема.

– Вы сказали, что любите Россию и часто бываете тут. Мы любим Турцию и часто ездим к Вам в гости. Вы любите Чехова и Достоевского, мы – Памука и Ливанели. Что между нами общего?

– Многие мои соотечественники часто говорят, что любят Францию или Испанию. Я с ними не согласен, потому что Россия для меня особенная страна. Я считаю, что у русского и турецкого народов много общего, мы действительно близки по духу.

– А турецкие писатели отличаются от писателей из других стран?

– Турецким писателя прежде всего делает язык. Я ведь на нем пишу, да и думаю на нем. Причастны ли мы к глобальному культурному пространству? Конечно, ведь в Турции проходит очень много различных выставок, международных встреч и симпозиумов, которые посещают люди из самых разных стран мира. Мы все общаемся, поэтому турецкая литература, без сомнения, часть мирового литературного процесса. Европейские черты турецкая литература стала приобретать под влиянием французских писателей, но это воздействие ограничено XIX веком. А в ХХ веке наша литература всегда находилась под влиянием литераторов из России.

– Известно, что помимо литературной деятельности Вы еще выступаете и как режиссер. Удается ли совмещать эти две ипостаси?

– У меня много помощников, но чтобы все успеть, я стараюсь тщательно планировать свое время.

– Кто Ваш первый читатель и критик?

– Главный критик, конечно, жена. Она первая читает все тексты и далеко не все хвалит. А вообще критики – опасные люди. Зачем критиковать книгу, когда она уже опубликована, ведь уже ничего не исправишь. Поэтому критика моей жены, озвученная еще в процессе работы над текстом, особенно важна.