– В предисловии к книге говорится, что к русской литературе вы обратились в «сложный период жизни» и она вам помогла. Хотелось бы узнать, почему вдруг во время личного кризиса вы прибегли именно к русской литературе, а не к какой-то другой? И какие у вас были с ней отношения до этого момента?
– Я много раз возвращалась к русской литературе, когда чувствовала себя подавленной. Думаю, Толстой, Ахматова, Чехов – великие писатели, которых читают ради утешения. Они понимают состояние человека и заставляют вас чувствовать себя чуть менее одиноким.
Первой русской книгой, которую я прочла, была «Анна Каренина». В переводе, конечно. Я нашла ее в букинистическом магазине, когда мне было около тринадцати лет. Когда нерусские читатели впервые видят русские романы, они в ужасе от имен: их невозможно произнести и трудно запомнить. Почему Александр – это тот же человек, что и Саша, например? Однако я с моей фамилией Гроскоп, которую никто в Англии не мог произнести, внезапно почувствовала себя в их обществе как дома. Я помню, как подумала: «Это мои люди. Они такие же, как я. Никто не может произнести их имена».
Конечно, это было только потому, что я не знала, откуда было мое имя, и у меня не было Интернета, чтобы найти его историю, а в моей семье никто не хотел говорить об этом. Много лет спустя я узнала, что мои еврейские предки жили в той части Польши, которая принадлежала в свое время России. Так что в некотором смысле я немного русская.
– Вы читаете русскую литературу в переводе или в оригинале? Если был опыт чтения на русском, можете сказать, в чем для вас отличие между знакомством с переводом и оригиналом?
– Я изучала русский язык с восемнадцати лет в Кембриджском университете. Моей учительницей была Ирина Кириллова, одна из переводчиц Горбачёва. Курс был пугающим. На первой неделе мы учили кириллицу. На второй в нашем словаре появились такие слова как «пикник» и «чай». На шестой неделе мы прочитали «Медного всадника» Пушкина в оригинале. Потом был тест в конце первого года, и я получила один балл из пятидесяти! Но зато была единственным человеком в классе, который знал слово «полотенце». (Смеется.)
Я тогда сильно растерялась, и только в 1992 году, когда впервые посетила Россию и у меня появился русский бойфренд, смогла лучше выучить язык. Через два-три года удалось прочитать в оригинале то, что хотела. Полюбила Ахматову, Чехова, Олешу. Я горжусь тем, что могу читать, пусть и медленно, на русском языке. Но мне также нравится опыт чтения переводов: некоторые из них по-своему очень красивы. Вообще, правда в том, что не имеет значения, насколько хорошо я говорю по-русски или как быстро читаю. Я никогда не буду читать эти книги так, как русский, это надо понимать, и никакого смысла притворяться здесь нет.
– В российском культурном сообществе бытует мнение, что среди наших писателей есть более «европейские» авторы и более «русские». Скажем, Тургенева принято считать главным европейцем XIX века, а вот Пушкина с Достоевским – наоборот. Ну, Чехова с Толстым вообще можно смело выносить за рамки национальной литературы, как, например, Шекспира. Кто из прочитанных авторов для вас как для иностранного читателя является олицетворением «русскости», а кто чрезвычайно близок и понятен с точки зрения «европейского культурного кода»?
– Концепция разделения авторов на более «русских» и более «европейских» немного непонятна западным читателям, поскольку мы склонны считать Толстого и Тургенева русскими – в этом смысле нам трудно увидеть различие между ними. Хотя сама я понимаю, о чем вы говорите.
Для меня самый «универсальный» из русских писателей – это Чехов. Думаю, Вирджиния Вулф согласилась бы со мной. Он импрессионист, он наводит на размышления, он философский и очень непредвзятый. Он мог прийти откуда угодно, из любой страны. А вот Достоевский мог приехать только из России. Но я люблю Достоевского по совершенно другим причинам: он конкретен и дидактичен, он знает, чего хочет.
– В июне отмечался юбилей Пушкина. Я всегда полагал, что для европейской литературы он все-таки писатель не первого ряда– хотя для России, конечно, непререкаемая величина. Насколько для вас Пушкин самодостаточный писатель? Что вы у него прочли, кроме «Евгения Онегина», о котором пишете в книге?
– «Пиковая дама» была одним из моих любимых университетских текстов и конечно же «Медный всадник». В какой-то момент я прочла «Капитанскую дочку», а также сказки в его переложении и «Руслана и Людмилу». Думаю, большинство людей на Западе осознают, что Пушкин – русский Шекспир, и нам, возможно, немного стыдно, что мы не знаем его тексты лучше. «Евгений Онегин» пользуется огромной популярностью, особенно в оперных и балетных постановках, и это история, которую люди знают наравне с пьесами Шекспира. Мне кажется, иностранцам трудно понять роль Пушкина в формировании русского языка и то, как эмоционально люди относятся к его произведениям. Думаю, мы завидуем столь трепетному отношению к нему. Конечно, Шекспира у нас почитают, но я не думаю, что люди чувствуют к нему такую же близость, как русские к Пушкину.
– Меня очень удивило, что среди анализируемых произведений в вашей книге есть и роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» – не самый часто переводимый текст. Вы очень верно заметили, что это прежде всего очень смешной роман. Как думаете, в чем причина популярности в России черного юмора и гротеска?
– «Мастер и Маргарита» – необыкновенная вещь. Когда вы встречаете кого-то, кто знает этот текст, между вами сразу возникает какая-то связь. Мне кажется, русским нравится сюрреалистический юмор – я знаю это от русских друзей: мы часто с ними придумываем слова, дурачимся и говорим о рассказах Ильфа и Петрова или Даниила Хармса. Было бы штампом сказать, что русские наслаждаются черным юмором, потому что исторически у вашей страны трудная судьба. Однако штампы все же появляются не без причины, и в российской и советской жизни было много моментов, когда людям приходилось смеяться, чтобы попросту не заплакать.
– Раз уж мы заговорили о выборе книг, скажите, почему вы не взялись писать о Владимире Набокове? Можете сказать несколько слов о его творчестве? Все же его и Бунина принято считать последними представителями классической русской литературы.
– Какой замечательный вопрос! Я написала главу о Набокове, о его «Лолите». Но ее пришлось убрать из книги – британскому издателю она не понравилась. Я не боролась за нее, потому что на самом деле у меня самой были сомнения по поводу Набокова. Он написал «Лолиту» на английском, а не на русском. Так что мне всегда было неловко по этому поводу: я хотела говорить о русских писателях, которые объясняли нам Россию. А Набоков полностью живет на своей планете – я говорю это в хорошем смысле, поймите меня правильно. Талант Набокова настолько необычен, что почти невозможно говорить о нем в сравнении с любыми другими писателями.
– В книге вы замечаете, что Толстой на дух не переносил Шекспира – как и пьесы Чехова. Он, конечно, не раз говорил о своей нелюбви к Шекспиру, но все же, на ваш взгляд, в чем настоящие причины его холодности к английскому классику? Ведь Шекспир – гений, равных которому просто нет. Это зависть или искреннее непонимание?
– Думаю, Толстому просто нравилось быть сварливым. Это часть его характера. И мне в нем это импонирует: он был способен выносить безапелляционные суждения. Я подозреваю, что в Шекспире он видел родственную душу, и поэтому, когда критиковал его, как будто критиковал и себя. Также я думаю, что Шекспира очень трудно читать: гораздо интереснее видеть, как его тексты исполняются в театре, декламируются вслух. И я действительно не знаю, насколько Шекспир хорош в переводе. В общем, я не виню Толстого и не чувствую себя обиженной как британка от имени Шекспира. (Смеется.)
– С учетом того, сколько вы прочитали русской литературы, какой текст вас поразил – в смысле потряс, удивил, – больше всего?
– Я страстно люблю Ахматову. Для меня было огромной радостью познакомиться с ее произведениями. Когда я жила в Санкт-Петербурге в начале 1990-х, все, кого я встречала, говорили мне: «О, вы изучаете русский язык – вы должны читать Ахматову!» Представляете, именно глава об Ахматовой вызвала едва ли не самый большой отклик среди английских и американских читателей моей книги. Поэтесса не очень хорошо известна здесь, на Западе, и люди были шокированы тем, что столь значимый для российской культуры автор так плохо прочитан у нас. Я знаю много людей, которые начали знакомиться с ее текстами после моей книги. И это отлично.
– На ваш взгляд, почему «поэт в России больше, чем поэт»? Кстати, в Англии разве не принято относиться к Шекспиру и, скажем, к Диккенсу с неимоверным уважением?
– Когда я думаю о том, как сильно русские почитают писателей, вспоминаю о советской эпохе. Я помню, как впервые приехала в Россию сразу после перестройки и была удивлена, как много людей читают книги в автобусах и поездах. Конечно, люди читают в автобусах и поездах и в Англии. Но не в таких количествах. Мне кажется, у вас существует богатая традиция поддерживать писателей и ставить литературу в центр российской жизни. И это реально так – не просто для галочки.
На Западе мы, конечно, уважаем таких авторов, как Шекспир и Диккенс, но не поклоняемся им – мы любим их, потому что должны это делать. В России же писателей обожают искренне. Наверное, в какой-то степени это связано с цензурой и перспективой наказания для свободомыслящих авторов: многие российские и советские писатели заплатили высокую цену за то, что продолжали писать. И это заставляет восхищаться ими еще больше.
– Если бы у вас была возможность пообщаться с кем-то из писателей, о которых вы говорите в книге, с кем бы вы хотели встретиться?
– Я бы выпила шампанского с Гоголем и постаралась бы убедить его подстричься. (Смеется.) Он ведь в действительности был очень симпатичным, но его лицо вечно скрывали волосы. Я хотела бы поговорить с ним по душам и убедить его не мучить себя так сильно. Мне кажется, у него было очень много ненависти к себе.
– Конечно, я должен спросить вас как любителя российской культуры и о современных отечественных авторах. Читаете ли кого-нибудь, кто-то нравится?
– Я много читаю и стараюсь не отставать от русских современных авторов: брала интервью для британских газет у таких писателей, как Людмила Петрушевская и Сергей Лукьяненко, переводила мероприятия с Павлом Басинским и Алисой Ганиевой. Я стараюсь читать все, что написано Машей Гессен и Светланой Алексиевич. Мне очень нравятся работы Андрея Макина (он пишет по-французски), а также американских писателей Ольги Грушиной и Саны Красиковой, которые пишут на английском языке о России. Вообще, у меня есть длинный список «русских писателей, о которых я знаю и которых я должна прочитать в следующий долгий отпуск». (Смеется.) В этом списке есть, в том числе, Людмила Улицкая и Татьяна Толстая. Когда-нибудь я их обязательно прочту.
Электронная версия материала, опубликованного в №7-8 журнала «Читаем вместе» за июль-август 2019 года
Автор: Сергей Вересков
Фото: http://funnywomen.com
